Банный день
Перед зеркалом в женской бане она вспоминала день, когда в первый раз, пятилетняя, вошла сюда вместе c матерью.
- Мам, тут все голые, давай пойдем домой, - потянула она за руку мать, которая гремела цинковыми тазами, смешивая воду из двух кранов: холодного и горячего. За грохотом тазов и шумом льющейся воды та даже не услышала просьбу дочери.
Девочка ужасно стеснялась. Ей казалось, что все вокруг смотрят на нее. Пол здесь был такой мокрый, что малышка боялась сделать даже шаг.
- Пойдем, - взяла ее за руку мать, и девочка маленькими шажками послушно засеменила за ней.
Парилка была огромная, с высокой печью и камнями, которые шипели, когда на них плескали водой. Девочка не видела их, потому что они были где-то очень высоко, и ей казалось, что это шипят гремучие змеи, исторгая мутные клубы ядовитого пара.
- Мам, я боюсь, - прошептала она и крепко сжала ее руку. Ладонь была мокрой и липкой. Раскрасневшееся обнаженное тело матери, все в каплях, которые, одна за другой, стекали по коже, вызвало у девочки странное чувство: без одежды она как будто стала ей чужой, похожей на всех остальных женщин, что были вместе с ними в парилке.
Малышка внимательно рассматривала каждую. Такие разные... Толстые. Худые. Молодые и старые. Cтарые поразили ее больше всего. Их кожа походила на постельное белье, которое слишком долго лежало скомканным. Это было так странно и необычно!
Пожилая жещина, что плескала воду на камни ковшиком с длинной ручкой, была очень тощая, будто высохшая. Она напоминала сухой сучок на дереве, на который повесили теплую шапку.
- Мам, а зачем тёте шапка? Разве ей холодно? – спросил ребенок.
Женщины в парилке засмеялись.
- Конечно, нет, - ответила та, с ковшиком. - Просто в парилке принято надевать шапочку, чтобы волосы не портились от высокой температуры.
- А ты свои не боишься испортить? – поинтересовалась дочка у матери.
- Я ничего не боюсь, - улыбнулась мать.
Всю оставшуюся жизнь она вспоминала ее именно такой: улыбающейся, мокрой, с кудрявыми волосами, с которых стекали капли воды. Судьба отвела им не так много времени вместе: очередной прыжок с парашютом отнял ее у девочки. Странное чувство отчуждения к матери, возникшее у нее тогда, в бане, так никуда и не делось. Когда это влажное смеющееся живое лицо предстало перед ней сухим, напудренным и серьезным, она все еще не понимала, что чувствует...
Из-за походов в баню, ставших регулярными, что-то странное рождалось в душе девочки по отношению к человеческому телу. Любопытство смешалось со стыдом, и лет в тринадцать, когда в ее организме начались необратимые процессы превращения в женщину, она ужасно стеснялась своих потных подмышек, волосиков, которые начали расти на них, а еще там, куда она в бане всегда смотрела исподтишка, стараясь, чтобы ее взгляда никто не заметил. Тайком от отца она пользовалась его бритвой и старательно сбривала все до единого. Особенно девочку-подростка смущали маленькие торчащие груди, с которыми она могла сделать только одно: спрятать под широкой одеждой. Мучение взросления продолжалось больше года, и девочка иногда думала, что даже рада, что матери больше нет: никто не заставляет ее ходить в баню, где она сейчас, наверное, сгорела бы от стыда.
Но гадким утенком она была недолго, и через несколько лет ее фигуре могли позавидовать многие одноклассницы. Детские комплексы остались в прошлом, и, будучи дома одна, она, семнадцатилетняя, раздевалась, включала музыку и танцевала, упиваясь своим отражением в зеркале. Она казалась себе очень красивой. И это действительно было так. От кавалеров у девушки не было отбоя. Отец уже устал отвечать по ее просьбе особо назойливым, что дочери нет дома.
На последнем курсе университета подруги уговорили ее сходить с ними за компанию в баню. Ощущения того первого банного дня опрокинулись на нее, как вода из тазика. Это была та же самая баня, в которую они ходили с матерью, но здесь уже не было тех старых цинковых тазов и резких пугающих струй горячей и холодной воды. Все женщины, на которых она смотрела, были ей будто знакомы: словно это были те же самые, что и пятнадцать лет назад. Да, вот та толстуха со смешными пальцами на ногах. А вот Баба Яга с бородавкой на носу, она ужасно боялась этой бородавки, когда была маленькой. А это, кажется, та самая, что поддавала пару, закидывая ковшик за ковшиком на раскаленные камни, только высохла еще больше.
“Неужели и я когда-то буду такой...”, - думала она, глядя в раздевалке на ледащую старушонку с двумя оттянутыми высохшими грудями, привычным движением скрутившую каждую из них в рулончик и вложившую в чашку лифчика.
Ощущение приближающейся старости прочно засело в ее голове.
Она стала снова регулярно посещать общественную баню. Ей зачем-то нужно было видеть этих пожилых женщин: с косточками на пальцах ног, артрозными коленками, пятнистой и морщинистой кожей.
Ей не хотелось общаться, она просто смотрела, пытаясь представить себя через сорок лет... Но у нее не получалось.
Теперь, видя в зеркале старуху, похожую на ту, высохшую, как сучок на дереве, она позавидовала участи своей матери, - тому, что та никогда не стала такой, какой видела себя сейчас ее дочь, отражаясь в зеркале. Сухой, морщинистой, одинокой и никому не нужной.
Отношения с мужем не сложились сразу, дочь тоже быстро стала чужой и ушла из дома в семнадцать, бросив матери резкие слова: “Ты ненавидишь меня за то, что я молодая и красивая, а ты стареешь”. Самое ужасное, что в словах дочери была большая доля правды.
Старая и морщинистая, с узловатыми коленками и косточками, уродующими пальцы ног, обвисшей грудью, похожей на только что выстиранные тряпочки, семидесятилетняя женщина стояла перед зеркалом в банной раздевалке и видела в отражении пышногрудую кудрявую красавицу, какой она помнила свою мать.
- Пойдем? - улыбнулась ей та и взяла за руку.
И старая женщина маленькими шажками послушно засеменила за ней.
Беркли, Калифорния, 25 июня 2014 года